Когда будучи уже зрелым человеком, я начала заново учить иностранный язык, я поняла, что всё то, что впиталось в нас в детстве, что мы познали в юные годы, оно живо. И стоит только чуть сдвинуть пелену времени, за которой эти знания не были востребованы, как они предстают во всей своей полноте и яркости восприятия.
И неоднократно в жизни мы с вами снова и снова обращаемся к этим первым знаниям, ощущениям и впечатлениям, словно сверяя некую правильность того, что мы делаем, возвращаясь в начало, подписываясь той энергией истинного первого откровения открытия мира.
За свои первые 16 лет он еще не стал всемирно известным русским писателем, лакмусовой бумажкой загадочной русской души, певцом Петербурга, он вообще не написал еще ни одного произведения, но… Он стал шестнадцатилетним мальчиком с бесконечностью детских ощущений действительности, из которого вырастет, вызреет и останется в веках великий Достоевский.
Божедомка… Странно, но это название у меня, как говорят, находится в одной ячейке с именем Достоевского. И вовсе не потому, что он там родился, а по какому-то внутреннему смыслу. Божий дом… Туда свозили все неопознанные тела бродяг, складывали в общую могилу, наполняя ее по мере поступления и закладывая льдом – это и есть «божедомья».
Дом для убогих, для тех, кто нужен только Богу. Оттуда и название.
И больница, в которой служил батюшка великого писателя, – для бедных и малоимущих. В ней и родился Федор Михайлович в 1821 году вторым из восьмерых. И даже истории болезни, которые отцу приходилось пачками заполнять каждый вечер, назывались скорбными листами.
Но всё это всплывает, когда начинаешь погружаться в пучины прошлого, а сегодня перед нами предстает ухоженный сад, старинное здание за оградой, которое продолжает служить на благо здоровья людей, и уютная дорожка в левый флигель, где в двух комнатах жила большая семья Достоевских. Из него Федор Михайлович в 1837 году уехал в Санкт-Петербург, чтобы учиться, жить и стать тем, кем мы его знаем.
Как вспоминал сам Достоевский, вся квартира состояла из двух больших чистых комнат с кухней и передней. В этой самой передней и была отгорожена детская комнатка: темная, тесная, но с печкой. Какая бы она ни казалась нам сегодня, но вспоминая себя в детстве, мы очень любили именно такие таинственные закутки, в которых не было места ни взрослым проблемам, ни ежедневной обыденности. И какими бы ни были наши игрушки, для нас они оказывались самыми лучшими.
Надо отметить, что дети в семье Достоевских воспитывались в повиновении и даже страхе. Правила жизни были строгие и неуклонные. Росли они, как говорится, на глазах у родителей. Прогулки в больничной ограде, а связь с внешним миром – через больных и отчасти учителей, кормилицу и няню Алену Фроловну. Кстати, сказочные миры Жар-птицы, Синей Бороды, Алеши Поповича и многих других открывались детям именно через нее.
Безусловно, книги в жизни юного Федора Михайловича занимали огромное место. Уже в десять лет он прочитал Карамзина, вечерами вслух читали Жуковского и Державина, конечно, Пушкина. Были книги и из издававшейся в то время «Библиотеки для чтения». Но самой яркой, оставившей неизгладимый след, стала книга Иова. По ней матушка Мария Федоровна учила детей чтению. О ней Достоевский написал в романе «Братья Карамазовы» от лица старца Зосимы: «Была у меня тогда книга, священная история, с прекрасными картинками, под названием «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета», и по ней я и читать учился. И теперь она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память сохраняю».
В зале, в простенке, стоит ломберный стол. Его раскладывали каждый раз к приходу учителя. За ним четверо старших отпрысков Достоевских постигали азы математики и французского языка, латыни и русской словесности.
Надо сказать, что, несмотря на суровый и даже деспотичный нрав отца, он бы противником любых телесных наказаний. По этой причине он не отдавал детей в гимназию, где в то время практиковались порки, розги, стояние на горохе. Учителей приглашали домой, и во время учебы матушка с рукоделием всегда была неподалеку.
А с десяти лет обучение продолжилось в частных пансионах. Например, у француза Сушара, или в одном из лучших в то время в Москве интернатов Леопольда Чермака. Он был с литературным уклоном, как бы мы сказали сегодня, а по воспоминаниям писателя Григоровича, все воспитанники Чермака отличались выдающейся начитанностью в классической и современной поэзии.
Гостиная комната. Здесь каждый занимался своим делом или все вместе устраивали чтения вслух. Смотрю на очень аскетичную обстановку и стараюсь представить, кто где находился во время чтения. Мысленно пересаживаю, но всё равно получается по-моему, а не по-Достоевскому. Это всегда трудно – смотреть из сегодняшнего времени в прошлое и видеть только то, что было тогда.
За дощатой перегородкой – комната родителей – спальня. Такая же темная и маленькая, как и отгороженная детская. И в этой спаленке тоже свой дух и свои отношения – и счастливые, и трагические, и понятные только двоим.
«Любви моей не видят, не понимают чувств моих, смотрят на меня с низким подозрением, тогда как я дышу моей любовью. Между тем время и годы проходят, морщины и желчь разливаются по лицу, веселость природного характера обращается в грустную меланхолию, и вот удел мой, вот награда непорочной страстной любви моей; и ежели бы не подкрепляла меня чистая моя совесть и надежда на провидение, то конец судьбы моей самый был бы плачевный. Прости мне, что пишу резкую истину чувств моих. Не кляну, не ненавижу, а люблю, боготворю тебя и делю с тобой, другом моим единственным, всё, что имею на сердце», – такое письмо Мария Федоровна написала своему мужу через 16 лет совместной жизни, родив восьмерых детей.
Через полгода она угаснет от чахотки на этой самой кровати. В романе «Неточка Незванова» Достоевский переживет свои юношеские воспоминания ухода матери в образе своей героини Александры Михайловны.
Через два года, уже учась в Санкт-Петербурге, Федор Михайлович получит известие о кончине отца. Злые языки поговаривали, что его забили до смерти крепостные мужики за то, что он «портил» крепостных девок, но Достоевский до конца жизни так и не примирился с этой мыслью. Только спустя более 130 лет исследователи доказали, что Михаил Андреевич скончался от апоплексического удара прямо в поле недалеко от своего имения Дарового.
В разговоре с младшим братом Федор Михайлович о родителях говорил: «Да знаешь ли, брат, ведь это были люди передовые… А уж такими семьянинами, такими отцами… Нам с тобой не быть, брат!..»
Сейчас к музею присоединили еще три комнаты, в которых представлены книги писателя, вышедшие в мире, его письменный стол, в них проходят встречи и конференции, звучит музыка и вспоминают великого писателя.
Долго сижу напротив портрета Федора Михайловича, вглядываясь во что-то неуловимое.
Село Достоево в Пинском повете дало фамилию его предкам. Упоминают и Золотую Орду, и старинный литовский род, и польское дворянство. Но католичества род Достоевских не принял, многие его представители связали себя по жизни со служением Богу, став кто священником, кто протоиереем, кто попадьей. Его отец служил врачом в Бородинском пехотном полку и в Московском военном госпитале. Отец его матушки служил корректором в Московской духовной типографии. «Я происходил из семейства русского и благочестивого», – писал сам Достоевский.
И об этом – всё его творчество. О смысле жизни, о совести и желаниях, о свободе, о добре и зле, о вере, об ответственности, о судьбе, о людях… «Человек есть тайна. Ее надо разгадывать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».
Может, напрасно мы всё время ищем национальную идею… Может быть, она у нас уже давно есть, своя, уникальная…
Вот такие сумбурные мысли возникли в моей голове во время встречи со следами жизни юного Федора Михайловича Достоевского в музее на Божедомке. И в который раз я убеждаюсь в истинности слов директора Русского музея Владимира Александровича Гусева о том, что музей – это приглашение к размышлению.
Т. Ботэ